Как я побывал в психушке

Света, 35 лет, монтажер
Я приехала в Москву из небольшого города, познакомилась с успешным дизайнером. Мы поженились, родилась дочь. Казалось, что впереди у нас светлое будущее. А через несколько лет семейной жизни сгорел наш дом в Подмосковье, который мы строили сами. Очень долго на него копили, душу вкладывали. На наших глазах все сгорело дотла.
Тылов никаких не было: родители за тысячи километров, идти больше некуда. Мы сняли квартиру на окраине Москвы. Пытались как-то забыть то, что произошло, начать жить заново. Ничего не получалось.
И мне, и мужу было очень тяжело: ты кровью и потом зарабатываешь, добиваешься заветной цели, и вот тебя отбрасывает на пять лет назад. Отношения испортились, перспектив на будущее не было. Я стала очень нервной, постоянно переживала: где жить дальше, как устроиться на хорошую работу, как отдать дочку в школу? Началась депрессия. Вскоре ушел муж, мы с ребенком остались одни, без нормального жилья. Без ничего.
В один из моментов отчаяния, когда мне стало совсем страшно за наше будущее, я решила позвонить в службу доверия, чтобы хоть кому-то рассказать о своих проблемах, услышать совет. Дочь как раз была в школе, поэтому я могла выговориться. Когда звонила в службу, случайно ошиблась номером — попала в соцопеку, но это выяснилось позже. Оператору я сразу сказала, что мы одни живем с маленькой дочерью на съемной квартире, с работой проблемы и я переживаю за наше будущее. На том конце провода меня попросили срочно сообщить свой адрес.
Через 20 минут звонок в дверь — там трое полицейских. Сказали, что соцопека направила их узнать, как мы живем. Они вошли, увидели, что в квартире все хорошо, но все равно стали составлять протокол. Я попыталась объяснить им ситуацию, на что услышала: «Может, вам таблетки нужны, чтобы успокоиться? Давайте вызовем психотерапевта». Я несколько раз сказала, что мне не нужно, но полицейский настоял.
Через полчаса приехали два мужика в белых халатах — местная бригада скорой. Они сразу же стали предлагать мне укол и госпитализацию. Я опять отказалась, но они начали настаивать. Тогда я совсем возмутилась и уже повысила голос: «Что вы себе позволяете? Давайте вы меня оставите в покое!» Им это сильно не понравилось, и один из них сказал: «С вами вопрос решен — вы едете в больницу».
Я помню, мне заломили руки. Я пыталась что-то сказать, но поняла, что это бесполезно. В машине скорой мне связали ноги. По дороге в больницу сказали, что если не подпишу согласие на лечение, то лечить меня будут по суду, силой. Что оставалось делать? Я все подписала. В больнице я пробыла две недели, мы постоянно сидели в палатах и пили какие-то таблетки. Конечно же, никто из врачей не говорил, какие именно лекарства мне дают. Я давно уже вышла, но я бы никогда больше не хотела попасть в это место.

Таня, 21 год, филолог.
В психушке я оказалась из-за стандартной семейной ссоры. Мы сильно повздорили с моей пожилой теткой: ругань, крики, все дела… Она на меня разозлилась и на эмоциях вызвала скорую. Вообще-то до этого я никогда не сталкивалась с психбольницами и всего несколько раз пила успокоительные, когда раздражалась из-за какой-нибудь ерунды.
Мне казалось, что все закончится разговором с врачом, максимум дадут таблетки. Но меня отправили в стационар. Я прихожу — а там гигантское отделение.
Помню, как при мне привезли девушку — и, когда она не дала согласия на обследование, дежурный врач сказал, что при таком раскладе решение будет вынесено через суд и уж тогда пролежать ей здесь придется не один месяц. Буквально через несколько минут новенькой уже кололи феназепам. Позже я узнала, что это такая традиция: человеку, которого только что привезли, не дают опомниться и понять, что вообще происходит.
Я была против обследования. С какой стати? Врачи мне тоже пригрозили судом. При этом анализы показали, что у меня в крови морфий. Это было полнейшим бредом! У моей соседки в стационаре в организме нашли другой наркотик — амфетамин. А она верующая, скромная, спокойная, она мне потом рассказала, что из квартиры в последнее время практически не выходила, целыми днями читала. В психушку ее отправили родственники, которым надоело жить со странной внучкой. Так вот, после результатов анализов ей реально начало сносить крышу: она вспомнила, что купила в киоске хот-дог, и подумала, что, наверное, это там ей подсыпали амфетамин, о котором твердили врачи.
Узниками стационара вообще часто становятся одинокие женщины среднего и пожилого возраста. Таких никто не будет искать — держи их в больнице сколько угодно! Была в нашей больнице сорокалетняя Катя, она просто не понимала, что происходит. В психушку ее отправили соседи, которые хотели забрать комнату в коммуналке, где она жила одна. Родственников у Кати не было, в больнице к ней никто не приходил. Когда меня уже выписали, Катя еще там оставалась.
Санитары и медсестры обходились жестче всего со старухами. Когда те слишком настойчиво себя вели или просто жаловались на головную боль, их привязывали к кроватям или стульям — резали ткань на длинные полоски и переплетали друг с другом, это называется «вязки». На «вязках» постоянно была, например, бабушка Клава, но она все время повторяла: «Ничего, мои внуки приедут — разберутся. Они у меня директора». Местные мне потом рассказали, что именно внуки и отправили ее в психушку, чтобы спокойно жить в бабулиной квартире. Она очень любила жесткий столовский хлеб и всегда хотела есть.
Пока я лежала в больнице, друзья постоянно приносили врачам бумажки о моей «нормальности» из института и поликлиники. Да и через неделю тетя опомнилась и сама стала просить о моей выписке. В итоге анализы признали недействительными, и меня отправили домой.
Даже сейчас я постоянно думаю о людях, которые остались в этой психушке. Очень тяжело осознавать, что ты «на свободе», а они, скорее всего, никогда на ней уже не окажутся.

Олег, 26 лет, журналист.
Я учился на вечернем, подрабатывал — какая армия, о чем речь? А тут призыв, прислали повестку… Вечером я накидался с друзьями в подъезде, а на следующий день поехал в военкомат. Начался медосмотр: окулист показывает букву — я вместо русской называю латинскую. Он пишет: «Годен». Я встаю на весы и вижу, что отметка на них не соответствует действительности: мои реальные 52 килограмма странным образом превратились в 65. Мне говорят: «Ступай, богатырь!» Короче, я охренел с похмела и думаю: первый доктор, который спросит, как дела, очень удивится моему ответу…
Я пришел к мозговеду. «Ну, молодой человек, что расскажете интересного?» И я с похмельным драматическим пафосом начинаю говорить про то, что люди — это стадо баранов, я их всех не люблю, меня все бесит, хочу покончить самоубийством — чистая импровизация, клянусь. Доктор протянул направление в больницу.
Дома я все обдумал, пришел в военкомат на следующий день и сказал, что все прошло и на самом деле я хочу в ВДВ. А мне: «Ах, ты передумал? Ну это мы сейчас исправим!» И ведут меня к особисту. Особист говорит: «Раз направили лечиться — иди лечись». Прямо из военкомата меня отвезли в больницу.
Контингент в психушке делился на четыре категории: первая — самая нейтральная — эрвэкашники (от РВК, то есть районный военкомат. — Ред.), те, кто додумался косить от армейки еще до армейки. Вторая — солдатики, которые пришли в армейку, им в армейке не понравилось, они явились к взводному и сказали что-то типа: «Товарищ сержант, мне голос сейчас говорит: возьми нож и порежь тут всех к черту». Таких из части сразу отправляют в психушку. Третья категория, тоже довольно многочисленная, — это алконавты. Ну и последняя группа — действительно люди с серьезными диагнозами.
Виталик, местный эрвэкашник, сразу же объяснил мне здешние распорядки: если ты новенький, то придется помыть туалет, потому что это такая традиция. Если откажешься — получишь пинков от санитаров. Мне повезло: к вечеру пришел очередной пациент — он и помыл сортир. Еще Виталик рассказал, что если хорошо себя вести, не косячить и как следует шестерить, то есть выполнять мелкие поручения санитарок, те шепнут главному доктору: мол, хер там с его анализами — от армии можно отмазывать.
Само лечение ничего собой не представляло. Меня водили на обследования, в остальные дни заставляли ходить на трудотерапию, где мы целый день расчищали дорогу от снега. Душ был раз в неделю — жирно за казенный счет чаще мыться. Всех выстраивали нагишом, посыпали каким-то порошком, потом обдавали из шланга. Чтобы вшей не заводилось.
Я один раз бегал для медсестер в магазин в полном дурдомовском облачении. «Иди, — говорят, — колбаски купи, коньяк какой». Я долго искал магазин, но все купил. Так что медсестры потом за меня врачам шепнули. И меня выпустили.
В медицинской карте я долго искал отметку о том, что так чудно провел время, — наверное, полагаются какие-то ограничения: оружие не выдавать или, может, с правами что… Никаких отметок нигде не было.
Не думаю, что с таким отношением персонала люди с реальными болезнями имеют шансы получить в психбольнице какую-то помощь. Был среди нас парень с эпилепсией — Дима, студент РУДН, такой улыбчивый, симпатичный. У него часто случались приступы. Персонал при этом ничего не делал.
В общем, психбольница — это место, где можно отмазаться от армии или, например, приколоться — залечь для литературных мемуаров. Хотя нет, не надо так прикалываться: один укол циклодола — и другим человеком можно стать.

Марина, 22 года, студентка.
Я уверена, что все обошлось бы обычной консультацией: у меня была сессия, ничего не получалось, постоянный стресс, усталость… Тогда я обратилась за советом к врачу — рассказала о своей депрессии, о том, что все идет не так и мне тяжело. Он сразу же сказал: «Давайте вас госпитализируем, у вас большие проблемы». Я жутко испугалась и переспросила — это поможет, это необходимо? Он кивнул. Меня сразу же забрали из поликлиники. Я тогда очень доверилась врачам…
Меня привезли в стационар, дали халат, потому что гражданской одежды у них не было. Сделали укол. Обычно человека привозят в больницу, обкалывают препаратами, и он спит несколько суток. Когда ты выходишь из сна, то просто лежишь и рассматриваешь потрескавшийся белый потолок. Из стационара нельзя выходить — в нашей больнице это было огромное помещение на несколько десятков человек, там сидели няньки и наблюдали за каждым твоим движением.
В стационаре я познакомилась с дамой, которая рассказала мне, что принимает галоперидол — самое дешевое и распыляющее личность лекарство, от которого куча побочных эффектов. В советские времена, когда клали в больницы по политическим причинам, всем людям давали именно галоперидол. У нее от лекарства был побочный эффект — буквально глаза как-то вылезали из своих орбит. А не принимать препарат она уже не могла, его назначили психотерапевты несколько лет назад. И это был замкнутый круг. Ее выписывали, она это лекарство начинала пить, и тут такие последствия, у нее испуг, истерики… Ее кладут снова.
Еще у нас была женщина из Рязани, с фабрики, очень живая, смех у нее такой, как бы тебе сказать, — настоящий, что ли. Она несколько лет работала практически без выходных, очень измоталась, а отпуск не давали. Ее друг был санитаром в нашей больнице и однажды сказал ей: приходи к нам, оформим тебе больничный, отдохнешь у нас, будешь как в санатории. Ее положили в стационар. Тоже пичкали таблетками — она все понимала и не глотала, просто закладывала за щеку и потом выплевывала. Но знакомый неожиданно пропал, выписать ее было некому, и вместо недели она провела в больнице гораздо больше. Ее сестра постоянно ходила к главному врачу, разговаривала, что-то пыталась объяснить. В итоге ее все-таки выписали, но, думаю, без денег не обошлось.

Я пробыла в психбольнице 40 дней. Сигареты, которые изредка приносили друзья, быстро заканчивались, поэтому мне постоянно хотелось курить. А за курево в психушке можно делать все что угодно: мыть коридоры, туалеты, носить еду, ну и убирать друг за другом — кого-то стошнит, кто-то не дождется, чтобы его отвели в туалет. На сигаретах спекулируют санитарки — чаще всего это женщины, чем-то похожие на кондукторш, ворчащие, недовольные жизнью. Их вообще не волнует, кто ты, что ты, из-за чего ты оказался в больнице.
Из-за недостатка активности я сама мыла туалеты и убирала в палатах просто так — мне было очень сложно целыми днями ничем не заниматься. В общем, так и прошел курс лечения от депрессии…
Когда я вышла из больницы, мне прописали дешевые таблетки, от них потом была куча побочных. Приходилось покупать корректирующее средство, которое стоит в десять раз дороже. Когда после выписки я пришла в больницу за бумажками, в нос ударил запах больничной еды, слежавшихся вещей, немытых тел… И я поняла, что больше никогда сюда не вернусь — даже если меня будут насильно забирать, я сделаю все на свете, чтобы этого не произошло…
Помогло ли мне это лечение? Если только как шоковая терапия. Это просто вопрос денег — если хочешь разобраться со своими проблемами, нельзя идти в бюджетное учреждение. Лучше накопить денег и уехать, например, в Таиланд. Мне рассказывали, что там тепло и все счастливы, все радуются жизни и любят друг друга.

Андрей, 30 лет, преподаватель.
Я впал в уныние после расставания с любимым человеком, женой, везде стал видеть один негатив, потерял уверенность в себе. Скоро я понял, что это все полная хрень, и решил пойти на прием к психотерапевту. Мне сразу же поставили диагноз «расстройство личности» и отправили в стационар. Я еще тогда удивился — что за бред, такой диагноз можно поставить любому человеку в большом городе!
Уже в больнице медработники меня спросили, что произошло. Я ответил, что меня бросила жена и я впал в депрессию. «Ну, нормально, тебя тут как раз полечат». Началась круговерть из препаратов — мы с местными ребятами часто сидели в курилке и обсуждали, что кому дали: «О, с этого колеса сейчас унесет!» Если давали смеси — тогда все, тебе жопа.
Кипяток начинали выдавать только в 12 дня, а подъем был в 7 утра (если твой черед мыть палату, то вставать нужно было еще раньше). Воды было катастрофически мало, хватало не всем. Как-то раз я решил сам налить себе кипятка, а санитарки мне: «Вода для персонала, а не для дураков!»
Там было много простых ребят — например, чувак, которого запекли из-за пореза на ноге. Скорая решила, что он суицидник, а он случайно где-то на улице поранился о разбитую бутылку. Чувак, кстати, очень адекватный, такой приятный крендель из Петербурга. Он не раз пытался объяснить врачам, что порезался случайно, но его не слушали.
Многие санитарки просто не понимали, как общаться с пациентами. Я помню, лежал там чувак с паранойей. Он как-то говорит:
— Я ее боюсь.
— Кого ты боишься? — спрашивает санитарка.
— Ее.
— Кого?
— Ну вон ходит, смерть.
И тут случайно звонок в дверь — кто-то как раз в отделение зашел.
— О, вот слышишь, — говорит санитарка, — это она, что ли, бродит? Ну ты надень какую-нибудь кофточку, а то неприлично так сидеть, когда гости…
Самое любопытное в психбольнице — это обилие зэков, которые туда сами сдаются. Был там такой здоровый пахан, совсем молодой парень. Я у него как-то спрашиваю: «Слушай, а ты как здесь оказался?» — «Да никак, прячусь: где-нибудь устрою разбой, а потом — бац — и под дурака». Зэки в больнице не по номиналу находились, захаживали раз в неделю. У таких ребят с медиками особые отношения.
А в целом — я как-то общался с молодым врачом, и он пояснил, что есть старая школа медиков, а есть новая. Старая школа — это заколоть. Сделать из человека овощ. Никакой реабилитации, социализации, ничего такого нет. Врачи новой школы, говорят, совсем другие, более человечные, что ли. Но я лично таких не встречал.
На выходе мне прописали дикое количество таблеток. Я принимал их неделю, а потом бросил — после этих лекарств начинало ломать и параноить.
А лично мне не нужно было выздоравливать, мне нужно было просто прийти в себя. И в этом случае человеку необходима поддержка, а не все эти издевательства.

Via